Неточные совпадения
— Мы люди привышные! —
говорили одни, — мы претерпеть мо́гим. Ежели нас теперича всех
в кучу сложить и с четырех
концов запалить — мы и тогда противного слова не молвим!
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал
говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла
в России, что тогда уже близко было к
концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
Урок состоял
в выучиваньи наизусть нескольких стихов из Евангелия и повторении начала Ветхого Завета. Стихи из Евангелия Сережа знал порядочно, но
в ту минуту как он
говорил их, он загляделся на кость лба отца, которая загибалась так круто у виска, что он запутался и
конец одного стиха на одинаковом слове переставил к началу другого. Для Алексея Александровича было очевидно, что он не понимал того, что
говорил, и это раздражило его.
Только
в редкие минуты, когда опиум заставлял его на мгновение забыться от непрестанных страданий, он
в полусне иногда
говорил то, что сильнее, чем у всех других, было
в его душе: «Ах, хоть бы один
конец!» Или: «Когда это кончится!»
Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась, и Кити выглянула. Левин покраснел и от стыда и от досады на свою жену, поставившую себя и его
в это тяжелое положение; но Марья Николаевна покраснела еще больше. Она вся сжалась и покраснела до слез и, ухватив обеими руками
концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что
говорить и что делать.
Уже перед
концом курса вод князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада
в Баден и Киссинген к русским знакомым набраться русского духа, как он
говорил, вернулся к своим.
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем
в комнате; поставили льду около кровати — ничего не помогало. Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения
конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» —
говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
— Могу сказать, что получите первейшего сорта, лучше которого <нет>
в обеих столицах, —
говорил купец, потащившись доставать сверху штуку; бросил ее ловко на стол, разворотил с другого
конца и поднес к свету. — Каков отлив-с! Самого модного, последнего вкуса!
«Нет, я не так, —
говорил Чичиков, очутившись опять посреди открытых полей и пространств, — нет, я не так распоряжусь. Как только, даст Бог, все покончу благополучно и сделаюсь действительно состоятельным, зажиточным человеком, я поступлю тогда совсем иначе: будет у меня и повар, и дом, как полная чаша, но будет и хозяйственная часть
в порядке.
Концы сведутся с
концами, да понемножку всякий год будет откладываться сумма и для потомства, если только Бог пошлет жене плодородье…» — Эй ты — дурачина!
Так проводили жизнь два обитателя мирного уголка, которые нежданно, как из окошка, выглянули
в конце нашей поэмы, выглянули для того, чтобы отвечать скромно на обвиненье со стороны некоторых горячих патриотов, до времени покойно занимающихся какой-нибудь философией или приращениями на счет сумм нежно любимого ими отечества, думающих не о том, чтобы не делать дурного, а о том, чтобы только не
говорили, что они делают дурное.
Да ты смотри себе под ноги, а не гляди
в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то что с палкой
в руке
говорить: «Учись!» Черт знает, с которого
конца начинают!..
— Но позвольте, — сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей, которым, казалось, и
конца не было, — зачем вы исчисляете все их качества, ведь
в них толку теперь нет никакого, ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай,
говорит пословица.
Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя, как наш добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно
говорил по-русски, с дурным выговором — по-французски и пользовался вообще,
в особенности между дамами, репутацией очень ученого человека; во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновую булавку
в черном атласном шарфе,
концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и со штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги.
Мазурка клонилась к
концу: несколько пожилых мужчин и дам подходили прощаться с бабушкой и уезжали; лакеи, избегая танцующих, осторожно проносили приборы
в задние комнаты; бабушка заметно устала,
говорила как бы нехотя и очень протяжно; музыканты
в тридцатый раз лениво начинали тот же мотив.
Катерина Ивановна хоть и постаралась тотчас же сделать вид, что с пренебрежением не замечает возникшего
в конце стола смеха, но тотчас же, нарочно возвысив голос, стала с одушевлением
говорить о несомненных способностях Софьи Семеновны служить ей помощницей, «о ее кротости, терпении, самоотвержении, благородстве и образовании», причем потрепала Соню по щечке и, привстав, горячо два раза ее поцеловала.
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он
говорил с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая
в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до
конца.
Аркадий принялся
говорить о «своем приятеле». Он
говорил о нем так подробно и с таким восторгом, что Одинцова обернулась к нему и внимательно на него посмотрела. Между тем мазурка приближалась к
концу. Аркадию стало жалко расстаться с своей дамой: он так хорошо провел с ней около часа! Правда, он
в течение всего этого времени постоянно чувствовал, как будто она к нему снисходила, как будто ему следовало быть ей благодарным… но молодые сердца не тяготятся этим чувством.
Теперь она
говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до
конца, но он знал, что
конец — точка,
в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется, ищет
в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно
говорить с нею о себе, да и попытки его рассказать себя он признал неудачными.
В конце концов они
говорили о вещах, о которых он не имел потребности думать.
Говорил он долго, до
конца сигары, Самгину казалось, что патрон хочет убедить его
в чем-то, а —
в чем? — нельзя было понять.
— Я стоял
в публике, они шли мимо меня, — продолжал Самгин, глядя на дымящийся
конец папиросы. Он рассказал, как некоторые из рабочих присоединялись к публике, и вдруг, с увлечением, стал
говорить о ней.
— Да-с, —
говорил он, — пошли
в дело пистолеты. Слышали вы о тройном самоубийстве
в Ямбурге? Студент, курсистка и офицер. Офицер, — повторил он, подчеркнув. — Понимаю это не как роман, а как романтизм. И — за ними — еще студент
в Симферополе тоже пулю
в голову себе. На двух
концах России…
«Приходится думать не о ней, а — по поводу ее. Марина… — Вспомнил ее необычное настроение
в Париже. —
В конце концов — ее смерть не так уж загадочна, что-нибудь… подобное должно было случиться. “По Сеньке — шапка”, как
говорят. Она жила близко к чему-то, что предусмотрено “Положением о наказаниях уголовных”».
В том, что
говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами.
В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто
в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна,
в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Грубоватое словечко прозвучало смешно; Самгин подумал, что она прибавила это слово по созвучию, потому что она
говорила: геолох. Она вообще
говорила неправильно, отсекая или смягчая гласные
в концах слов.
В конце концов Самгин решил
поговорить с Мариной о Безбедове и возвратился домой, заставив себя остановиться на словах Безбедова о Мише.
Клим Самгин был согласен с Дроновым, что Томилин верно
говорит о гуманизме, и Клим чувствовал, что мысли учителя, так же, как мысли редактора, сродны ему. Но оба они не возбуждали симпатий, один — смешной,
в другом есть что-то жуткое.
В конце концов они, как и все другие
в редакции, тоже раздражали его чем-то; иногда он думал, что это «что-то» может быть «избыток мудрости».
— Глупости, — ответила она, расхаживая по комнате, играя
концами шарфа. — Ты вот что скажи — я об этом Владимира спрашивала, но
в нем семь чертей живут и каждый
говорит по-своему. Ты скажи: революция будет?
— Это он сам сказал: родился вторично и
в другой мир, —
говорила она, смахивая
концом косы слезы со щек.
В том, что эта толстенькая девушка обливалась слезами, Клим не видел ничего печального, это даже как будто украшало ее.
—
В болотном нашем отечестве мы, интеллигенты, поставлены
в трудную позицию, нам приходится внушать промышленной буржуазии азбучные истины о ценности науки, —
говорил Попов. — А мы начали не с того
конца. Вы — эсдек?
Он сидел, курил, уставая сидеть — шагал из комнаты
в комнату, подгоняя мысли одну к другой, так провел время до вечерних сумерек и пошел к Елене. На улицах было не холодно и тихо, мягкий снег заглушал звуки, слышен был только шорох, похожий на шепот.
В разные
концы быстро шли разнообразные люди, и казалось, что все они стараются как можно меньше
говорить, тише топать.
Он был не очень уверен
в своей профессиональной ловкости и проницательности, а после визита к девице Обоимовой у него явилось опасение, что Марина может скомпрометировать его, запутав
в какое-нибудь темное дело. Он стал замечать, что, относясь к нему все более дружески, Марина вместе с тем постепенно ставит его
в позицию служащего, редко советуясь с ним о делах.
В конце концов он решил серьезно
поговорить с нею обо всем, что смущало его.
Природа
говорила все одно и то же;
в ней видела она непрерывное, но однообразное течение жизни, без начала, без
конца.
За ужином она сидела на другом
конце стола,
говорила, ела и, казалось, вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался
в ее сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд, исполненный любопытства, но вместе такой добрый…
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с
концом, а он затопал ногами, грозил пальцем, стучал палкой: «Я тебя,
говорит, мальчишку,
в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил;
в двадцать четыре часа
в мелкий порошок изотру,
в бараний рог согну, на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился
в него.
Марфеньку всегда слышно и видно
в доме. Она то смеется, то
говорит громко. Голос у ней приятный, грудной, звонкий,
в саду слышно, как она песенку поет наверху, а через минуту слышишь уж ее говор на другом
конце двора, или раздается смех по всему саду.
А люди-то на нее удивляются: «Уж и как же это можно, чтоб от такого счастья отказываться!» И вот чем же он ее
в конце покорил: «Все же он,
говорит, самоубивец, и не младенец, а уже отрок, и по летам ко святому причастью его уже прямо допустить нельзя было, а стало быть, все же он хотя бы некий ответ должен дать.
— Друг мой, — сказал он вдруг грустно, — я часто
говорил Софье Андреевне,
в начале соединения нашего, впрочем, и
в начале, и
в середине, и
в конце: «Милая, я тебя мучаю и замучаю, и мне не жалко, пока ты передо мной; а ведь умри ты, и я знаю, что уморю себя казнью».
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него
в том и главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю, то есть я так только
говорю: новую; не беспокойся, я знаю
конец ее.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя —
говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль,
в которую верую, и почти всегда так выходит, что
в конце изложения я сам перестаю веровать
в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
— Да что ж это,
конца не будет! —
говорил, затягиваясь папиросой, высокий толстый, красный, с поднятыми плечами и короткими руками, не переставая куривший
в закрывавшие ему рот усы конвойный начальник. — Измучали совсем. Откуда вы их набрали столько? Много ли еще?
—
В конце слободы, с того края третья избушка. На левой руке кирпичная изба будет, а тут за кирпичной избой и ее хибарка. Да я вас провожу лучше, — радостно улыбаясь,
говорил приказчик.
Я
говорил с вашим новым управляющим и сам просматривал конторские отчеты и сметы: все дела запущены до безобразия, и
в случае ликвидации дай бог свести
концы с
концами.
Чтобы окончательно развеселить собравшееся за чаем общество, Виктор Васильич принялся рассказывать какой-то необыкновенный анекдот про Ивана Яковлича и кончил тем, что Марья Степановна не позволила ему досказать все до
конца, потому что весь анекдот сводился на очень пикантные подробности, о которых было неудобно
говорить в присутствии девиц.
— Я не понимаю, какая цель могла быть
в таком случае у Ляховского? Nicolas
говорил, что
в интересе опекунов иметь Тита Привалова налицо, иначе последует раздел наследства, и
конец опеке.
Про старца Зосиму
говорили многие, что он, допуская к себе столь многие годы всех приходивших к нему исповедовать сердце свое и жаждавших от него совета и врачебного слова, до того много принял
в душу свою откровений, сокрушений, сознаний, что под
конец приобрел прозорливость уже столь тонкую, что с первого взгляда на лицо незнакомого, приходившего к нему, мог угадывать: с чем тот пришел, чего тому нужно и даже какого рода мучение терзает его совесть, и удивлял, смущал и почти пугал иногда пришедшего таким знанием тайны его, прежде чем тот молвил слово.
В начале речи
говорил как-то раскидчиво, как будто без системы, схватывая факты наразбив, а
в конце концов вышло целое.
Что-то шевельнулось
в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и
говорит ему: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» И выпускает его на «темные стогна града».
— Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, или, как вот ты
говоришь, вопросы с другого
конца, — конечно, первые вопросы и прежде всего, да так и надо, — проговорил Алеша, все с тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь
в брата.
— Об этом после, теперь другое. Я об Иване не
говорил тебе до сих пор почти ничего. Откладывал до
конца. Когда эта штука моя здесь кончится и скажут приговор, тогда тебе кое-что расскажу, все расскажу. Страшное тут дело одно… А ты будешь мне судья
в этом деле. А теперь и не начинай об этом, теперь молчок. Вот ты
говоришь об завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего не знаю.